Новочеркасск 1962

Прошедшие 26 лет после кровавого подавления забастовки и демонстрации трудящихся в городе Новочеркасске 2 июня 1962 года мне не приходилось слышать о том, что бы эти события где-либо, когда-либо были описаны. Лишь однажды я нашёл в книге Солженицина 2-3 листа, посвящённые этой трагедии. В изложении Солженицина события крайне извращены и этим истине о трагедии причинён безусловный ущерб. Поэтому обостряется необходимость предать максимальной гласности всю правду о Новочеркасской трагедии. Это необходимо сделать ради памяти всех невинных жертв трагедии, всех осуждённых за участие в выступлениях трудящихся Новочеркасска, всех и ныне живых родных и близких как погибших, так и осуждённых , всех участников событий. Это необходимо сделать и с целью предания гласности преступления, совершённого партией и государством 26 лет назад против не только новочеркассцев, но и всех трудящихся, народа. Преступления, которое находится в истории в одном ряду с преступлениями царизма, совершёнными 9 января 1905 года, 4 апреля 1912 года на Ленских золотых приисках и им подобным. Это необходимо сделать с целью предотвращения впредь аналогичных зверств.

Как известно, событиям в Новочеркасске предшествовали декларированные в 50-е годы процессы предания гласности преступлений сталинизма, развенчания «культа личности», попыток гуманизировать, очеловечить социализм. В истинность этих процессов поверил и народ. Вместе с тем, осуждая «культ личности», партийные «вожди» и государственные правители оставили незыблемым сам сталинизм, преступную партийно-государственную систему. Именно на партийно-политической платформе сталинизма продолжали развиваться и укореняться волюнтаризм вождей, правителей и чиновничества, авторитарно-тоталитарная система власти, осталась неподконтрольной обществу деятельность органов насилия: — КГБ и МВД. В те годы практически ежегодно в промышленности волюнтаристски проводились снижения расценок оплаты труда, это давало возможность чиновникам обеспечить требуемые центральными органами высокие показатели роста производительности труда, снижения себестоимости продукции без соответствующих капиталовложений, повышения механизации и автоматизации производства, проведения организационных мероприятий и качественного улучшения технологических процессов. Безусловно, при капитализме подобного рода улучшения показателей неизбежно сопровождаются протестами трудящихся, ростом забастовочного движения.

За предшествовавшие мрачные десятилетия в СССР самодеятельность трудящихся, их воля и способность к классовой борьбе, готовность отстаивать свои классовые интересы, были полностью парализованы. Декларируемая в 50-е годы демократизация, в очерёдной раз одурачивая и оболванивая массы, давала надежды трудящимся на то, что они успешно могут вести диалог с властями и партийно-государственным чиновничеством. Новочеркасская трагедия сорвала маску лжи и лицемерия с авторитарно-тоталитарной преступной партийно-государственной системы.

С 1-го января 1962 года на крупнейшем Новочеркасском Электровозостроительном заводе в очерёдной раз начала проводиться кампания снижения расценок оплаты труда во всех цехах завода. Расценки снижались на 30-35%...

Последним цехом завода, где были снижены расценки в мае месяце, был сталелитейный. К этому времени рабочие других цехов уже как-то попривыкли в очередной раз к очерёдному ущемлению их интересов. Для рабочих же стальцеха снижение расценок оставалось чувствительно болезненным. Утром 1-го июня 62 года по центральному радиовещанию было объявлено о резком, до 35%, «временном» повышении цен на мясо, молоко, яйца, и другие продукты. Это был неожиданный и сильный удар по социальному положению всех трудящихся в СССР. Повышение цен не могло не вызвать общего недовольства. Но возникновению забастовки именно на Новочеркасском Электровозостроительном заводе способствовал ряд других обстоятельств.

В городе и на заводе практически никак не решалась жилищная проблема. Строительство жилья велось в слишком малых объемах.

Плата за квартиру в частном секторе составляла в ту пору от 35 до 50 рублей в месяц, т.е. от 20 до 30% месячной платы рабочего.

Новочеркасск был в ту пору городом студентов. Соответственно было и его обеспечение продуктами питания. В магазинах практически не было мясных продуктов, масла, а на рынке цены на них были черезмерно высокими. Очерёдное повышение государственных цен неизбежно влекло за собой подорожание продуктов питания на рынке. Но и эти обстоятельства навряд ли повлекли бы за собой забастовку, если бы самонадеянный мерзавец-чиновник не бросил бы в «бочку пороха» народного гнева, недовольства, искру оскорбления, барского хамства. Речь идёт о директоре электровозостроительного завода, которым был в то время Курочкин. В то утро по дороге на работу и в цехах все обсуждали неприятную новость, возмущались. В стальцехе рабочие собирались кучками, обсуждали не только сообщение о повышении цен на продукты питания, но и недавно проведённые снижения расценок оплаты труда. Цех лихорадило, но никто не помышлял о протестах, о выступлениях, о забастовке. Вероятно о недовольстве рабочих в стальцехе стало известно в парткоме завода и директору Курочкину, который пришёл в стальцех с секретарём парткома. Директор и секретарь парткома разговор с рабочими повели не по деловому, а высокомерно, барски. В момент разговора к группе рабочих, окружающих директора и секретаря парткома, подошла женщина с пирожками в руках. Увидев пирожки, директор решил поостроумничать и, обращаясь к рабочим, произнёс: «Не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером». Это стало той искрой, которая повлекла за собой трагедию в Новочеркасске. Рабочие возмутились хамством директора и с возгласами «да они, сволочи, издеваются над нами!» разделились на группы. Одна из групп пошла к компрессорной завода и включила заводской гудок. Другая группа отправилась по цехам завода с призывами прекращать работу и объявить забастовку. Необходимо подчеркнуть, что ни на начальном этапе возникновения забастовки, ни на протяжении дальнейших событий, 1-3 июня, не создавалось и не было никаких групп или органов, которые взяли бы на себя обязанности возглавить организацию и проведение выступлений рабочих. Все события происходили именно стихийно, спонтанно. Инициатива кипела и проявлялась снизу, в массе трудящихся. К событиям не был причастен кто-то со стороны. К ним абсолютно были непричастны и какие-либо «радиоголоса». Рабочих завода не было необходимости агитировать за забастовку, достаточно было появления групп рабочих, призывающих к забастовке, как работа моментально останавливалась. Масса забастовщиков росла, как снежная лавина. В ту пору на заводе работало примерно около 14 тысяч человек. Рабочие вышли на территорию завода, заполнили площадь возле заводоуправления. Площадь не вмещала всех бастующих. Группа рабочих сняла звено штакетника, огораживавшего скверик, и перегородила им прилегаю-щий к заводу железнодорожный путь СКЖД, повесив на штакетник красные тряпки. Этим был остановлен пассажирский поезд «Саратов-Ростов» и движение поездов на этом участке. Остановкой железнодорожного движения рабочие стремились сообщить о своей забастовке по линии железной дороги. По инициативе слесаря завода В.И.Черных, его товарищ, цеховой художник В.Д.Коротеев, начал писать плакаты: «Дайте мясо, масло», «Нам нужны квартиры», которые они вынесли из завода и укрепили на одной из опор электрифицируемой в тот период железной дороги. На тепловозе пассажирского поезда кто-то написал: «Хрущёва на мясо». Последний лозунг появился и в других местах. Дополнительно к заводскому гудку тревожные сигналы стали подавать и с тепловоза. К заводу стали стекаться рабочие второй и третьей смен, жители рабочих посёлков. Первые попытки по пресечению забастовки были предприняты силами дружинников и ИТР, которые попытались пропустить пассажирский поезд и этим открыть движение на железной дороге. Но они оказались бессильны и были вынуждены ретироваться, снять повязки дружинников. С забастовщиками в переговоры ни партийные органы, ни администрация завода не вступали. По своей инициативе перед рабочими пытался выступить главный инженер завода С.Н.Ёлкин, который конкретно не говорил о восстановлении расценок, никаких обещаний и заверений не давал, а лишь уговаривал рабочих прекратить волнения и приступить к работе. Возмущённые рабочие затянули его в кузов машины и пытались требовать от него, конкретного решения вопросов.

Вопросы ему задавал и я, что после было вменено мне в обвинение.

Примерно в полдень в массе забастовщиков пронеслось: «Милиция приехала!» Вся людская масса ринулась на полотно железной дороги в направлении милиции.

Я оказался среди первых. Когда вбежал на полотно железной дороги, я оглянулся по сторонам.

Надо было видеть внушительность картины. Метров на 350-400 на полотно железной дороги катилась грозная волна плотной людской массы. А в метрах 200-250 по другую сторону железной дороги в это время выстраивались в две шеренги более сотни милиционеров. Доставившие их машины разворачивались на пустыре. Увидев накатывающую грозную волну людской массы, милицейские шеренги моментально рассыпались. Милиция кинулась вдогонку за разворачивающимися машинами, на ходу беспорядочно лезла в кузова. Не успели удрать лишь два милиционера, у которых то ли от страха, то ли от бега подкашивались ноги. Волна забастовщиков не настигла милицию. Она успела трусливо удрать, бросив на произвол судьбы своих двоих товарищей. Но и в гневе своём рабочие не только не учинили расправы над оставшимися милиционерами, а да-же не тронули их, выпроводили с напутствием, чтобы милиция не совала нос к забастовщикам. Как позже стало известно, милицию переодели в цивильное и направили в массу забастовщиков.

Туда же были направлены и кагэбэшники , которые были снабжены микрофотоаппаратами, вмонтированными в зажигалки, портсигары и в бог весть ещё во что.

Съёмки осуществлялись и с пожарной наблюдательной вышки. Позже, на следствии, приходилось видеть буквально ворохи фотоснимков, на которых были зафиксированы тысячи участников забастовки. Предпринимались и попытки спровоцировать забастовщиков.

1-го июня погода выдалась безоблачная, жаркая. Источников воды поблизости площади около заводоуправления не было. Помнится одолевавшая мучительная жажда.

Но никто не покидал площадь. Всех сплачивало единство, вера в свои силы, в справедливость своих требований. И в этот момент к забитой народом площади прибыла машина, доверху гружёная ящиками с ситро. Соблазн для всех был громаден. Раздались призывы разобрать ситро и утолить жажду. Но возобладал здравый смысл. Ни одной бутылки не было взято с машины. Было полностью парализовано движение на железной дороге, но машину с ситро пропустили через всю многотысячную, одолеваемую жаждой массу. Провокация не удалась, провалилась.

К концу рабочего дня на площадь около заводоуправления прибыли первые отряды воинских под-разделений Новочеркасского гарнизона.

Они были без оружия. Приблизившись к массе людей, солдатские колонны моментально поглощались массой.

Забастовщики и солдаты братались, обнимались. Офицерам с трудом удавалось извлекать солдат из общей массы людей, собирать их и уводить от забастовщиков. Через некоторое время с балкона строящегося крыла заводоуправления пытался выступить первый секретарь Ростовского обкома КПСС Басов, окружённый чиновниками.

Трусливость партийных чиновников была для всех не только очевидная но и оскорбительная. С забастовщиками явно никто не желал говорить на равных. Басова и его холуёв пытались забросать камнями. Но они были в буквальном смысле высоко над массой людей, поэтому ни одного попадания в них не было. Басов с чиновниками ретировались.

К площади возле заводоуправления стали прибывать бронетранспортёры с офицерами. Власти убедились, что солдаты Новочеркасского гарнизона оказались ненадёжными, поэтому надежду возложили на офицеров. Право, наблюдался скоротечный процесс гражданской войны. Но офицерьё в буквальном смысле почувствовало силу, мощь рабочих рук. Их бронетранспортёры раскачивались рабочими с поразительной лёгкостью из стороны в сторону. Жалко было смотреть, как полковники и майоры болтались в сиденьях в бронетранспортёрах, не в состоянии удержать на своих физиономиях выдержку.

Растерянность и страх на их лицах свидетельствовали, что им не под силу пресечь гнев рабочих.

Бронетранспортёры уехали.

Возбуждение рабочих не только не утихало, но и возрастало под действием попыток подавить их выступления.

Возник стихийный митинг. Трибуной служил козырёк пешеходного тоннеля.

На митинге раздались призывы послать делегатов в другие города, на другие предприятия, к захвату в городе почты, телеграфа с целью отправки во все города сообщений с призывами о поддержке забастовки электровозостроителей. Тогда же прозвучали сообщения, что дороги к городу перекрыты, блокированы милицией и войсками. Я не намерен был выступать на митинге. Но меня беспокоили призывы о захвате власти в городе. Я хорошо помнил рассказы участников событий в Венгрии и Грузии. Попытка захвата власти в городе была чревата слишком тяжёлыми последствиями. Поэтому я выступил с призывом продолжать забастовку, соблюдать выдержку, твёрдость, организованность. Я призвал на следующее утро всем идти в город демонстрацией, выработать общие требования и предъявить их властям.

Призывы к захвату власти в городе, к насилию, не прошли, были полностью отвергнуты.

Решено было на следующее утро идти в город демонстрацией. И это уже свидетельствует, что волнения рабочих не сопровождались экстремизмом, насилием по отношению к представителям власти. Позже и следствие, суды не могли обнаружить фактов экстремизма и насилия, кроме двух незначительных случаев.

Первый случай относится главного инженера завода С.Н.Ёлкина, когда его силой затащили в кузов машины. Но он там не подвергался избиениям.

Второй связан с коммунистом Брагинским, который от своих же подчинённых получил несколько затрещин, не повлекших за собой ни травмы, ни нужды обращаться за помощью к медицине. В пятом часу утра я был разбужен двумя сильными взрывами. Раздетый, вскочил из времянки, где жил с женой. На улицу стали выходить со всех дворов жители. Выяснилось, что «ослеплённый» танк сбил две опоры электрической передачи высокого напряжения, провода сконтачили и электрические заряды были теми «взрывами, » которые подняли с постели людей. Я отправился к заводу. Метров за 400-500 от железнодорожной линии и заводоуправления начали собираться маленькими кучками по 5-15 человек жители посёлка. Я подошёл к группе людей, выдвинувшийся на самое близкое расстояние к полотну железной дороги. Все мы наблюдали, что железная дорога вдоль завода, завод оцеплены вооружёнными автоматами солдатами. Возле завода и около станции локомотивной стояли танки. Люди сообщили, что в 12-м часу в посёлок, на завод, в город введены воинские подразделения армии, танки.

Рассказывали, что ночью жители пытались из подручных материалов устраивать перед танками баррикады, которые те преодолевали без препятствий. Тогда рабочие стали запрыгивать на танки на ходу и своей одеждой затыкать смотровые щели, «ослеплять» их. Один такой ослеплённый танк влетел в котлован, вырытый под опору железнодорожной электрической передачи высокого напряжения, что подняло с постелей меня и соседей. К нашей группе направился офицер с солдатом, вооружённым автоматом, группа быстро растаяла и в ней осталось пятьшесть человек. С подошедшим офицером завязался резкий разговор. Он требовал, что-бы мы шли к заводу. Мы отказывались, говоря, что пусть работает армия, которая захватила завод. В перепалке мы не заметили, как сзади нас оказалось два солдата, вооружённых автоматами.

Таким образом, мы оказались арестованными. Нас доставили в заводоуправление. Кругом было полно солдат кавказских национальностей, офицеров, гражданских, кагэбэшников. Кагэбэшники встретили меня со злорадством, сообщив, что давно ожидают и «рады» встрече. На легковой машине в сопровождении трёх человек, кроме шофёра, меня быстро доставили в ГОВД, где уже напряжённо действовал большой штаб чиновников по подавлению волнений. По дороге в машине сопровождавшие махали передо мной кулаками, угрожали, оскорбляли. В ГОВД доставлялись всё новые и новые арестованные.

Меня отвели в кабинет, где сидело, если мне не изменяет память, человек шесть чиновников. Был проведён беглый допрос.

От меня требовали обещания, что я не буду принимать участия в массовых беспорядках.

Я ответил, что буду делать то, что будут делать большинство рабочих. Мне предложили подумать и отправили за дверь кабинета.

Я слышал, как за дверью всё более и более возрастали нервозность, напряжение. Названивали непрерывно телефоны, звучали требования не допускать скопления народа.

Я понял, что допустил ошибку и попал как кур во щи. Попросил приёма и стал заверять, что подумал и не буду принимать участия в беспорядках.

Но по молодости не мог сдержать ехидной улыбки и этим выдал себя, свои намерения. Меня отправили в камеру, а минут через 15-20 нас человек пять посадили в «чёрный ворон» и отправили в Батайск за 52 км от Новочеркасска. С этого момента всё моё участие в Новочеркасской трагедии и закончилось.

Я долгие месяцы и годы был в камерах Ростовского следственного изолятора КГБ, Новочеркасской тюрьмы, в концлагере с активными участниками последующих событий Новочеркасской трагедии. Я непременно стремился восстановить по крупицам ход событий. Проверял и перепроверял, сопоставлял каждый факт, мельчайшие подробности.

Поэтому могу ручаться за точность изложения.

Утром на завод пришли рабочие не только первой смены, но и других смен. Завод был заполнен солдатами.

Возле всех ворот стояли танки. В цехах были солдаты, посторонние гражданские, явно кагэбэшники.

Несмотря на требования не собираться группами, рабочие собирались в кучки. Их возмущение, гнев, нарастали.

Группы рабочих стали покидать свои места, выходить из цехов. Все были охвачены стихией, гневом.

Малые группы рабочих стали сливаться в большие. Этот процесс уже никто не мог остановить.

Большие группы рабочих стали стекаться к центральной проходной завода. Внутризаводская площадь уже не вмещала всех рабочих.

Усиливался напор на ворота. Рабочие силой распахнули ворота завода и вышли на призаводскую площадь. Вспомнили предшествовавшие в предыдущий вечер митинг и призывы к демонстрации. Многотысячная масса народа направилась в город. Путь предстоял дальний. От завода до центра города. Некоторые рабочие направились на другие заводы с призывами поддержать электровозостроителей. На призывы с готовностью откликнулись строители, рабочие заводов электродного, «Нефтьмаш», других мелких предприятий.

Ото всюду шли колонны в город. В колоннах появились красные знамёна, портреты Ленина.

Демонстранты пели революционные песни. Все были возбуждены, охвачены верой в свои силы, в справедливость своих требований.

Колонна демонстрантов всё более возрастала.

Подойдя к мосту через железную дорогу и реку Тузлов, демонстранты увидели на мосту кордон из двух танков и вооружённых солдат.

Колонна приостановилась, замерла, умолкли революционные песни. Затем плотная грозная масса демонстрантов медленно двинулась вперёд.

Раздались возгласы: «Дорогу рабочему классу»!

Возгласы переросли в мощное скандирование: чётко, потрясающе повторялось: «Дорогу рабочему классу!». Солдаты и танкисты не стали препятствовать колонне, стали помогать перелезать через танки. По-ток людской массы обтекал с боков и перетёк через танки кордон на мосту. Ещё больше возросло возбуждение, ещё мощнее, громче, дружнее зазвучали революционные песни.

Демонстрация вступила на центральную городскую улицу Московская. Я не называю даже примерного количества демонстрантов, потому что так и не смог услышать даже приблизительной цифры. Все едины в утверждениях, что вся большая городская площадь перед горкомом партии (бывший дворец-канцелярия атамана войска Донского), большая часть ул. Московской, часть проспекта Подтёлкова были полны народа. На Площади возле памятнику Ленину стоял танк. Его облепили демонстранты, детвора. Танк полностью ослепили. Видно, это вывело из терпенья танкистов, Танк грохнул холостым выстрелом.

Стёкла в ближайших домах высыпались.

Перед горкомом партии бурлила масса демонстрантов. В горкоме партии была масса солдат. Через двери демонстранты переругивались с солдатами. Один кавказец не выденржал, прикладом автомата выбил стекло в двери и через образовавшийся проём ударил прикладом женщину. Перед напором возмущённых демонстрантов двери обкома распахнулись. Ворвавшаяся масса людей разметала своим движением солдат.

Ударивший женщину солдат оказался под лестничным маршем. По рассказам некоторых, его там избили. Это единственный случай, когда был избит представитель власти, представитель вооружённых сил, оккупировавших город. Горком был полностью захвачен демонстрантами.

Демонстранты ворвались в один из кабинетов. Там на столе был коньяк, богатая закуска, и приборы на две персоны.

Убежать из кабинета никто не мог успеть, но в кабинете никого не было. Стали искать. В диване оказался прокурор из облпрокуратуры, а в книжном шкафу спрятался А.Н.Шелепин. Их стали тащить на балкон, требовать, чтобы они выступили перед демонстрантами. Тогда демонстранты взяли коньяк, закуску, и вынесли на балкон на обозрение демонстрантам. Начался митинг.

На митинге выступила Е. П. Левченко. Она сообщила, что ночью и утром производились аресты забастовщиков, что арестованных избивали.

Она говорила правду. Но навряд ли она могла знать, что многих арестованных уже не было в городе.

Всё настойчивее звучали требования освободить арестованных.

Часть митинговавших направилась к горотделу милиции. Там тоже было полно солдат кавказских национальностей.

Демонстранты стали пробиваться в горотдел. Двери распахнулись. В здание хлынули демонстранты.

В это время один солдат замахнулся автоматом на рабочего в синем камбинезоне. Рабочий схватился за автоматный рожок.

Автомат в руках рабочего был не более чем дубиной. Но он и ею не воспользовался. Солдатам была дана команда открыть огонь.

Рабочий был убит наповал. Навряд-ли хоть бы одна пуля пропала даром. Слишком плотной была масса народа. А в здании горотдела началась паника.

Ворвавшиеся демонстранты искали укрытий от пуль. Влетали в пустые камеры. Находящиеся в массе переодетые милиционеры, кагэбэшники, пользовались случаем и захлопывали двери камер с демонстрантами, закрывая их на засовы. Один из позже осуждённых участников этих событий, раненый срикошеченной пулей в лопатку, в лагере рассказывал, что их заставляли складировать трупы погибших в подвале рядом находящегося банка. Трупы складывали штабелями, а они ещё агонизировали. Дёргались руки, ноги. Кто знает, может среди них были и такие, которых можно было спасти. Характерно для всех участников то, что никто не мог назвать даже приблизительное число погибших. Никто не назвал ни одной цифры.

Не один свидетель рассказывал, что офицер, получивший команду открыть огонь, отказался передавать эту команду и застрелился.

Но кинжальный огонь всётаки был открыт. Вначале вверх, по деревьям, по детворе. Посыпались убитые, раненные, перепуганные.

Партия, государство, армия так искореняли крамолу.

Партия так утверждала единство партии и народа.

Затем огонь был перенесён в массу.

Это н

е огонь одиночными выстрелами из трёхлинеек, это огонь из скорострельных автоматов.

Рассказывали. Бежит пожилой мужчина мимо бетонной цветочной вазы на тумбе. Пуля попала в голову, его мозги моментально разляпались на вазе.

Мать в магазине носит грудного убитого ребёнка.

Ранена парикмахерша на рабочем месте. Лежит девчушка в луже крови.

Ошалелый майор встал в эту лужу. Ему говорят: «Смотри, сволочь, где стоишь!». Майор здесь же пускает себе пулю в голову.

Многие рассказывали.

Подгоняли грузовые бортовые машины, автобусы.

Туда, туда спешили вбрасывать, впихивать трупы жертв.

Ни одного погибшего не отдали для захоронения близким. Больницы были заполнены ранеными.

Никто не знает, куда они девались. Кровь смывали пожарными машинами. Но ещё долго на мосто-вой оставались бурые следы.

Мне не раз приходилось слышать о расстреле. Рассказывали. Открыт огонь. Масса в ужасе, бежит. Огонь прекращается. Масса останавливается, медленно наползая, возвращается. Опять огонь. Нет, волнения этим не подавлены. Площадь продолжает бурлить. По городу поползли мрачные слухи. Одни покидали площадь, другие приходили.

Ругались матерно с солдатами, а они отвечали озлобленно: «Вы нас в 56 году стреляли, а мы вас сейчас».

Торжество интернационализма в многонациональном социалистическом государстве. Ай да пролетарская интернациональная коммунистическая партия!

Интернационализм действует, верно служит.

Прошло сообщение, что в городе члены политбюро и правительства.

Среди них А.И.Микоян и Ф.Р.Козлов.

Без выборов, стихийно, добровольно образовалась делегация от демонстрантов. Представителям ЦК и правительства страшны были массы трудящихся.

Они спрятались на территории танковой части ККУКСов. Делегация направилась туда. Один из де-легатов прочёл представителям ЦК и правительства стихотворение Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», переделанное применительно к хрущёвскому периоду, к Хрущёву. В основном за это он, Б.Н.Мокроусов, был приговорён к расстрелу. Рассказывали. Будто узнав о трагедии, Козлов плакал.

Возможно, но то были крокодиловы слёзы, Микоян потребовал, чтобы с площади выпустили танки, обещая после этого выступить.

Передали это требование демонстрантам. На митинге демонстранты ответили чётко: «Нет! пусть смотрят на дело рук своих!» Посмотрели на дело рук своих с высоты, через иллюминатор вертолёта, который облетел площадь, прилегающие улицы.

Микоян выступил по городскому радио. В газетах, даже городской, о событиях ни слова. Объявили комендантский час. Стали поговаривать о возможной высылке всех жителей города. Начались аресты. Ночью были случаи, когда в солдат бросали из-за угла камни.

Рассказывали. Ночью в общежитие электровозостроительного завода прокрался проживавший в нём парень, весь в грязи, в крови.

Собрал быстро вещи, попросил ребят никому не говорить, что его видели. Сообщил, что без сознания был брошен с трупами в машину. Машина с трупами ехала куда-то в балку за тюрьму. Он на ходу выскочил из машины и с громадными предосторожностями прокрался в общежитие, после чего и скрылся.

Место захоронения жертв остаётся неизвестным. Вот где нужен памятник жертвам сталинизма.

3-го июня в воскресенье волнения стали утихать. Микоян с Козловым после ходили по цехам электровозостроительного завода.

Снабжение города продуктами питания улучшилось. Увеличилось строительство жилья. Расценки не были восстановлены. Микоян подтвердил существование вопроса о высылке всех жителей города. Но на этом трагедия не завершилась. Наступил период судебных расправ. Наиболее демонстративно-жестоким был процесс над 14-ю участниками забастовки и демонстрации в воинском гарнизоне ККУКС. Семь человек из четырнадцати Верховным судом РСФСР под председательством Л.Н.Смирнова с участием прокурора А.А.Круглова, были приговорены к расстрелу. Они обвинялись в бандитизме по ст.77 и в массовых беспорядках по ст.79 ук. РСФСР.

Была очевидной целенаправленность судебных преследований. В первую очередь выискивали среди участников ранее судимых.

По другому процессу, например, осудили человека с явными умственными значительными отклонениями. Цель была одна — скомпромитировать любой ценой Новочеркасскую трагедию. К проведению следствия привлекали сотрудников КГБ из Ленинграда, Москвы, Украины и других мест. Уже в тюремных камерах, после всех судебных процессов, мы пытались подсчитать число осуждённых.

Перечисляли пофамильно. Получилось не менее 105 человек.

На сроки суды не скупились. Наиболее частыми были от 10 до 15 лет лишения свободы.

Дней через семь-девять после ареста меня вывели из одиночной камеры.

Во дворе ждали три легковые машины. Меня усадили в одну из них на заднее сиденье.

По бокам меня зажали двое здоровых детин. Рядом с шофёром сел третий. Во вторую машину посадили второго товарища, как и меня. Третья машина была без арестованного, всего лишь с сотрудниками КГБ она следовала первой. В сопровождении такого внушительного эскорта нас доставили в следственный изолятор УКГБ по Ростовской области. Посадили в камеры по два человека. Необходимо признать, что в следственном изоляторе КГБ обращение к нам было предельно вежливым.

Изолированность от внешнего мира абсолютная Газет и радио не было. В коридоре ковровые до-рожки. Шагов надзирателя не слышно. Скрипа задвижек глазков абсолютно не было. Тишина гнетуще-гробовая. Электрический свет круглые сутки. Питание сытное и обильное, лучше, чем на воле, где с продуктами в магазинах было очень плохо.

А на воле меня искала Мать. Дня через три узнала о моём аресте. Обрадовалась, что не погиб. Написала письмо Микояну, сумела ему передать. В письме писала о своём муже, о моём отце, который был членом партии с 1903 года, начал революционную деятельность в Батуми в 1902 году, был близким соратником Сталина, многих из 26 бакинских комиссаров. Одиннадцать лет вёл революционную деятельность в Баку, возглавляя революционное движение в период первой русской революции в Грозном, был близким другом Джапаридзе и Фиолетова, в 1937 году в Ростове-на-Дону был репрессирован и после более чем годичных пыток умер в Ростовской тюрьме. Мать напоминала Микояну о его соратнике по партии и революционной борьбе в Баку. И Микоян «откликнулся». Дня через два меня вызвали на полный допрос. Он ограничивался биографическими сведениями. Вновь отправили в камеру. Через день вновь допрос. Коротким он был. Следователь, если не ошибаюсь его фамилия Кострюков, капитан, бывший директор школы показал тоненькую папку «дела „и сообщил что это дело большевика-ленинца П.И.Сиуды, моего отца. Так через 25 лет сошлись судьбы отца и сына в застенках КГБ. Тогда же он сообщил, что от Анастаса Ивановича Микояна в КГБ поступила записка с просьбой помочь мне всем, чем возможно. И ведь пытались же помочь. Вначале требовали показаний по Новочеркасской трагедии, но когда поняли, что ничего не получат, не настаивали. Стали настаивать на малом — на признании событий преступными и на ошибочности моего участия в них. Но к этому времени я узнал уже о страшной трагедии в Новочеркасске. Отступничество уже было невозможным. Ведь это я призывал к продолжению забастовки и к демонстрации. Я полностью осознал свою ответственность за трагедию перед погибшими. Отступничество было бы мерзейшим предательством. Я отказался от получения воли такой ценой.

И тогда началась обработка.

Повторяю, в КГБ не пытали, не били, были предельно вежливы, обращались только на «вы». Тем не менее, других подследственных усиленно убеждали предварительно, что их дело завершается и каждый из них будет скоро освобождён. Затем обработанного таким образом подследственного помещали ко мне в камеру. Такие сокамерники ни о чём не могли и думать, ни говорить, кроме приближающейся воли. И когда их вызывали с вещами, они ликовали. Сокамерники менялись через 2-3 дня, Напомню, что камеры были на двоих заключённых. Бывало, день-два я оставался в камере один. Затем приводили очередного обработанного сокамерника. Страшно быть полностью изолированным от внешнего мира и видеть, что все участники Новочеркасской трагедии благополучно возвращаются на волю, что воля и для тебя доступна, стоит лишь чуть-чуть смягчить свои позиции. Беда только, что всех тех мечтателей, поверивших КГБ, я встречал осуждёнными в камерах тюрем и в лагере.

Но тогда-то мне было не легче. И я верил. Мне шёл двадцать пятый год, И я не выдержал.

В камере разрешалось иметь вволю курева и спичек. Слышал я, что серой от спичек можно отравиться. Незаметно даже для сокамерника я накрошил серы с 20 спичек, Дождался, когда он заснул, развёл серу и поднёс кружку ко рту. Но то, что не видел сокамерник, оказывается, видел охранник.

Не успел и глотка сделать, как дверь безшумно мгновенно распахнулась, и выбитая из рук кружка оказалась на полу.

Нет смысла описывать дальнейшие сцены. Каждый волен представить их по своему.

Чиновники КГБ поняли, что обработка не даёт результата. Прекратили обрабатывать. Для психологического отдыха направили в Новочеркасскую тюрьму. Встреча с новочеркассцами для меня и в самом деле была праздником, отдохновением. Но тюремная охрана отличалась хамством, грубостью. Однажды в камеру ворвался сержант охраны. На истерической ноте он стал всех новочеркассцев оскорблять. Я возмутился, отказался от приёма пищи и потребовал прокурора. После обеда повели к прокурору. Я высказал резкий протест. После этого я не слышал о случае хамства и грубости к новочеркассцам со стороны охраны. Меня вновь вернули в следственный изолятор КГБ. В сентябре 1962 года в зале Ленинского районного народного суда г.Ростова-на-Дону под председательством члена судебной коллегии Ростовского областного суда Н.А.Ярославского, с участием прокурора А.Н.Брижан состоялся суд над семью новочеркассцами, в том числе и надо мною. Суд был формально открытым. Но о его проведении в Новочеркасске никто не знал. Поэтому из Новочеркасска кроме близких подсудимых и свидетелей никого не было. Суд приговорил одного к 7 годам, троих к 10 и троих, в том числе и меня, к 12 годам лишения свободы каждого. Вскоре после суда я был отправлен в Новочеркасскую тюрьму. На этот раз встретился со многими знакомыми.

Новочеркассцы и в тюрьме и в лагере были довольнотаки дружными, хотя и делились на группки, кучки.

Однажды в тюрьме мы услышали душераздирающие крики истязуемого. Все новочеркассцы, находившиеся в камерах одного коридора, подняли шум, грохот скамейками, кружками, мисками. Охранники заметались. Вызвали добровольца, чтобы убедиться, что не новочеркассца истязают. Вызвался я. По дороге охранник меня всё запугивал, что и мне за всех влетит. Заворачивая в очерёдной коридор, увидел, как несут голого всего мокрого парня, который был без сознания.

То был не новочеркассец. Меня вернули в камеру. Я рассказал товарищам об увиденном.

Не помню, в каком месяце отправили в концлагерь в Коми АССР первый этап новочеркассцев. Я был отправлен со вторым этапом уже зимой. Концлагерь, в который поместили новочеркассцев, находился в километрах 40 от железнодорожной станции Синдор в Коми АССР. Там были осуждённые к лишению свободы. Сейчас я уже забыл, в каком лагере находились приговорённые к лишению свободы строгого режима. Удивительно, память цепко хранит всё, связанное с новочеркасской трагедией. А вот многое связанное с концлагерем, забывается.

Встретились в концлагере с земляками мы радостно. Но чуть ли с первых минут ошарашила новость, что новочеркассцы первого этапа пошли на поводу у охранников и образовали что-то наподобие внутриконцлагерной дружины. Эта новость крайне возмутила. Нам (В.Власенко, В.Черных, В.Глоба, я и др.) удалось убедить в недопустимости существования чего-либо подобного с участием новочеркассцев. Так провалилась и эта затея охранников.

Все заключённые концлагеря работали на лесоповале и строительстве узкоколейной железной доро-ги, предназначенной для вывоза леса.

Концлагерная жизнь шла своим чередом. Периодически возникали малые или острые конфликты с администрацией лагеря.

Однажды столкновение с охраной закончилось автоматной очередью, предназначенной для меня, но в последний момент другой охранник ударом вскинул автомат и очередь пронеслась высоко в воздух. Мы сумели добиться от органов МООП (МВД) убрать зверствовавшего опера из концлагерной спецчасти. Сумели добиться открытия вечерней школы с преподавателями из заключённых. В то же время, не были покорными внемлющими на оболванивающих политзанятиях.

Однажды замполит — майор не выдержал и, вызвав меня в кабинет, запретил впредь присутствовать на политзанятиях.

Вместе с тем, и среди офицеров охраны, были люди, относящиеся к новочеркассцам доброжелательно. Однажды, в выходной, я был возле лагерного футбольного поля.

Рядом встал старший лейтенант из охраны. Дождавшись, когда рядом никого не было, он сквозь зубы, не шевеля губами, сообщил мне, что в Муроме произошла трагедия, аналогичная Новочеркасской. Так новочеркассцы узнали об очерёдном преступлении партии и государства. Были у нас и случаи бригадного отказа от работы в знак протеста. Завершились они лишь СИЗО.

После ухода Хрущёва с политической арены. В январе 1965 года в концлагерь приехали кагэбэшники для зондирования настроений новочеркассцев. Для всех вскоре стала очевидна большая их информированность о нашей концлагерной жизни. Дошла очередь и до вызова меня. Любопытный и кое-чем памятный состоялся разговор. С первых же минут он накалялся. На одну из моих реплик кагэбэшник со спесью и гордостью произнёс: « КГБ — не родная матушка , а передовой вооружённый отряд партии». Разговор ещё более обострился. Сотрудник КГБ в запальчивости предупредил, что меня могут постараться скомпромитировать в глазах новочеркассцев, одного вызовем, другого, а третьему, четвёртому, осторожно дадим понять, что информацией располагаем благодаря вам”. Я засмеялся и обратил внимание на то, что форточка кабинета открыта, а там и за дверью полно моих товарищей. Поблагодарил его за предупреждение о возможной провокации. Взъярившись, он посулил: „Все освободятся, а ты будешь сидеть, срок закончится, а ты будешь сидеть". Так и кончилась беседа. Вскоре начали пересматривать в Москве дела новочеркассцев. Одному из последних снизили срок и мне до 6-ти лет. Новочеркассцев начали освобождать с весны 1965 года.

А мне освобождение и «не светило». Муторно, тяжко было. Моя мать, прошедшая все круги сталинизма, осуждённая в 1943 году по ст. 58-10, ч.2 УК РСФСР, отбывшая приговор на всю катушку, оставалась стойкой женщиной. Меньше она жила в те годы в Новочеркасске и больше в Москве, жила в Синдоре. Она была надёжным почтальоном у заключённых. Связь с ней была налажена надёжно. Я не помню ни одного срыва связи, провала почты.

Она подкупила всех, кого только можно было. Именно благодаря подкупам она добилась положительной характеристики мне и освобождения в июле 1966 года.

Но освобождению предшествовал один эпизод о котором следует рассказать.

Как-то ко мне подошёл новочеркассец А.Жаров с просьбой помочь переправить на волю письма.

Я взял пакет и не разворачивая, отправил его по своим каналам. Дня через два ко мне приходит связник и говорит, что мать просила сообщить, что Жаров доносчик.

Мороз пробежал по коже. Я затребовал срочной доставки доносов. Вскоре мать передала их мне.

Как позже она объяснила, она запомнила, что в прокуратуре РСФСР, наряду с другими активными новочеркассцами, остающимися на своих твёрдых позициях, упоминалась фамилия Жарова. Но этим-то он не отличался, хотя резкостей в оценках и приходилось от него слышать. Поэтому мать и обратила внимание, что его письма, поступившие к ней, адресованы в КГБ и Прокуратуру РСФСР. На этом этапе обращения к ним были для новочеркассцев-заключённых по меньшей мере странными. Мать вскрыла письма.

Когда Жарова новочеркассцы заманили в школу, он утверждал, что является лейтенантом КГБ.

Последующие события навряд ли имеют интерес.

Когда я находился в заключении, матери представили квартиру, вписав в ордер и меня.

Таким образом, ещё до освобождения, я был надёжно привязан к Новочеркасску. И после освобождения на протяжении долгих лет я продолжал жить активно.

Но это другие, не менее сложные и болезненные темы.



Петр Сиуда